– Мой товарищ, с которым мы дружили двадцать с лишним лет, Михаил Матросов, закончил несколько лет назад киноакадемию Никиты Сергеевича Михалкова. Он решил сделать свой дипломный фильм и предложил мне: «Владимир Александрович, давай мы о тебе снимем». Я ему стал показывать свои работы, а он говорит: «А я и не знал, что у вас столько за рубежом стоит». Мы два авантюриста, я его уговариваю, и мы едем на машине дважды от Москвы до города Парижа и обратно, посетили несколько стран – это и Германия, и Венгрия, и Чехия, и Франция. Он снял часть моих объектов там и подснял какие-то объекты в Москве.
Михаил Матросов учился у Мукасея операторскому искусству. Анатолий Михайлович Мукасей – муж Светланы Сергеевны Дружининой. Естественно, Мукасей его консультировал и предложил этот фильм, уже дипломный, показать на кинофестивале Светланы Сергеевны, который называется «Вече». И Михаил Матросов мне предложил туда поехать. Она меня там, на фестивале, и увидела. А я, конечно, ее давно знаю и люблю. Ее и Мукасея. Они всегда были для нас звездами, и по сей день являются таковыми. Ну и какое-то время спустя Светлана Сергеевна попросила Матросова меня к ней привести.
Мы пообщались, и она мне говорит: «Я предлагаю вам сняться в фильме «Гардемарины». Я говорю: «В каком качестве?». Она отвечает: «Вот в роли Александра Васильевича». Я, конечно, стал отказываться, говорю: «Ну как же так, профессиональные актеры ищут дорожку к вам, чтобы хотя бы эпизодиком где-нибудь у вас сняться. А я не профессионал, я вас там замучаю». Она мне: «Ты кто по профессии?». Я говорю: «Ну, скульптор». Она говорит: «Так, я из тебя слеплю все, что мне надо».
– Она сразу предупредила, съемки – в Крыму, на Азовском море. Я думаю: поеду, покупаюсь, отдохну маленько. Она прикрепила ко мне двух помрежей. Съемки пошли, причем сразу с очень трудных кадров. И, естественно, у меня что-то не получается, я нервничаю. И помрежи мне как-то в перерыве начинают что-то советовать. Она шла мимо и как на них гаркнет: «Отвалите от Володи!». Она же генералиссимус такой. «Он, – говорит, – знает все это лучше вас и делает лучше, чем кто бы то ни был».
Я очень доволен таким поворотом судьбы. Мне было интересно. Во-первых, я познакомился и с ними – с Мукасеем, со Светланой Сергеевной, с творческим коллективом. Удивительные ребята, искренне говорю, мы задружились с Димой Харатьяном, с Сашей Домогаровым, с Олегом Масленниковым-Войтовым, с Мишей Мамоновым, с Еленой Соколовой. То есть артистический мир для меня был когда-то очень вдалеке. А тут я вдруг увидел – нормальные люди, совершенно замечательные партнеры. Вот мы так стояли, нос к носу, то с Домогаровым, то с Харатьяном. Я им говорю: «Ребята, как стыдно, вот уже седьмой дубль, а у меня вот не идет…» А они мне так смеясь, говорят: «Володя, да ты что? Народные артисты по тридцать дублей делают, а у тебя всего-то седьмой». И у нас раз – и следующий дубль получается.
Один из первых эпизодов, она (Светлана Дружинина. – Прим. ред.) мне говорит: «Володя, тебе удобно?» – одели меня в мундир. «Вот тебе шпага, давай мы сейчас потренируемся…». Эпизод конной атаки. Они, оказывается, уже с каскадером репетировали, с моим противником. Я сажусь, думаю, что это репетиция. А она и говорит: «Все, снято!». И первый дубль попал в фильм. Вот так бывает.
– Одна из первых сцен, самых тяжелых, – болезнь Суворова. Мы приехали на море, было очень холодно, ветер. И она мне говорит: «Все, раздевайся, сейчас будем снимать сцену операции». Вот я раздеваюсь, что-то на меня накинули, какую-то тряпку, я лег на стол, где операция, и сам же ей говорю: «А вы знаете, у них же наркоза не было, они палку зажимали». Она говорит: «Вот тебе палка». Первый дубль, пятый, какой-то там, десятый, все не то. И вот я семь часов пролежал с этой палкой, практически не вставая. И меня еще поливали холодной водой, и все не шло, я стал покрываться уже гусиной кожей, уже пошли судороги, и наконец-то она говорит: «Вот, теперь снято». То есть, когда я дозрел уже по полной программе, я еле выдерживал это и уже искренне стонал, не придуривался, все было по-взрослому.
Это сложная работа. Я взял с собой в машину (на машине доехал до Крыма) пластилин, краски, альбом в надежде, что я буду актеров рисовать. А тут день отработаешь, только до гостиницы – и плашмя. Ни одного наброска не сделал. Многие актеры меня спрашивали: «Ну, как тебе наш хлеб?». Я говорю: «Вы знаете, да наш не легче». Потому что мы тоже иногда работаем на большой высоте, в закрытых помещениях, летом жарко, зимой холодно, не работает канализация, нет воды, негде разогреть еду, ну, и плюс, конечно, тяжелая нагрузка – работа с глиной, работа с металлом, иногда – по 12-16 часов.
– Скульптура, во-первых, это история дорогостоящая. Потому что иногда вовлечено несколько десятков людей, специалистов. Это и архитекторы, и шоферы, и крановщики, гранитчики, литейщики, обработчики и так далее. Это труд многих людей. Плюс мой, конечно, творческий труд. Мне кажется, что пока у меня не было «проходных» вещей. И это не мое мнение, мне многие это говорят. Последний, кто так говорил, – мой очень близкий друг Александр Алексеевич Авдеев, министр культуры. Он говорит: «Удивительно, ты попадаешь всегда в общий контекст того места, для которого делаешь…». И то же самое мне говорил министр культуры Франции. Вот они совпадают в этой оценке.
Второй момент, который мне очень нравится в моей профессии. Мы иногда приходим на «неудобье», а устраиваем благоустроенную какую-то территорию.
И третье, мы порой делаем сакральные вещи. Ну вот, допустим, к некоторым памятникам по сей день приходят «Бессмертные полки». Так и в Париже к памятнику нашим партизанам, так и в Рейкьявике к памятнику арктическим конвоям, так в Германии к памятнику на месте первого контакта союзных армий, ну, и так далее. Вот и для меня это, конечно, большая гордость. В Муроме приходят все время паломники к Петру и Февронии. И так можно еще несколько объектов назвать. По сей день в Плевне, болгары мне звонят, говорят, что несмотря на все политические коллизии, твой памятник ухожен, к нему тысячи болгар и гостей нашей страны приходят поклониться. А он там центровой, недалеко от Музея обороны Плевны.
— Во-первых, в интересе к своему делу, раз. В небоязни труда, энергетических трат. Ну, и в вере в себя. Три позиции.
Иногда мне говорят: «Ну, зачем ты в это ввязался?». Какую-то работу ты начинаешь – думаю, что это для любых творческих людей понятно – пробуешь с кем-то советоваться. И мне, как правило, говорят: «Да это невозможно, ты не вытянешь, у тебя нет денег, все обстоятельства против, тут война, тут вот пандемия…». А если тебя «цепануло», ну, это же мы, это наше творчество, ты уже не можешь остановиться. А если у тебя это в душе, если тебе это нравится, то в конечном итоге судьба выстраивается так, что оно возвращается. И иногда, в общем-то, даже экономически. Так что я в этом плане спокойно работаю. Как говорил Бетховен, «гений – это терпение». Я думаю, что это характерно для любого творческого человека.
Сейчас удивительное время. Иногда, журналисты меня спрашивают, что такое счастье. Мое ощущение счастья – это когда ты занимаешься своим делом, когда еще здравствуют твои родители, и когда уже дети взрослые и замечательные люди.
Сергей Чернов