Орден Отечественной войны

Впервые я увидел тот орден в раннем детстве. Весенним солнечным днем, скорее всего, в годовщину Победы, дед зашел к нам, одетым по праздничной пролетарской моде того времени – пиджак на белую рубашку без галстука, парадная чистая кепка, брюки-галифе и хромовые сапоги с галошами. Разумеется, на лацкане – Орден.

Дед родился в 1907 году на севере Татарстана. В 1928-м после пожара, в котором сгорела вся его деревня, он пошел работать на Ижевский оружейный завод. Начинал рядовым рабочим и дорос до управленца среднего звена: стал заместителем начальника отдела. На работе его очень ценили – таких называли ударниками труда, выдавали премии. А в 1939 году дед вступил в партию.

Накануне войны семья получила двухкомнатную квартиру в одном из новых заводских домов на улице Красной. Не в бараке с печным отоплением и туалетом на улице, которые тогда гордо именовали «домами специалистов», а в настоящем кирпичном доме с водопроводом, канализацией и центральным отоплением. Условия проживания в квартире, по меркам того периода, были «царские»: тепло и вода приходили с заводской теплоцентрали, за копеечную плату. Семья была зажиточной: все дети носили кожаную обувь, у каждого была своя кровать, а в родительской спальне – большая, с блестящими никелированными шарами.

К чему я это все рассказываю? Дед Иван, напомню, в годы войны был работником оружейного завода, который производил винтовки, авиапушки и противотанковые ружья для Красной армии. Соответственно, от призыва на фронт у него была бронь. Однако технического образования у деда не было, он даже среднюю школу не закончил. А в условиях войны, когда завод многократно наращивал выпуск оружия и расширял номенклатуру изделий, управленцу без образования пришлось очень туго. Мама рассказывала, что Иван Леонтьевич что-то упустил по работе, и его за это внесли в список на мобилизацию. На фронт он попал в 1942 году. Не рядовым солдатом, конечно, а старшим политруком, а после – лейтенантом, замполитом роты.

Я лишь раз в детстве спросил: «Дедушка, что ты на войне делал?». И он мне однозначно, как ребенку, ответил: «Роту в атаку водил». Он никогда не рассказывал о войне. Лишь один раз я стал невольным свидетелем того, как оба моих деда – Иван и Василий – встретились в нашем доме в праздник и разговорились за рюмкой. Дед Василий тоже прошел войну, а вернее, проехал в качестве механика автобата. В боях он не был, и ордена у него не было, а лишь медаль «За победу над Германией», которую раздали в количестве 11 миллионов всем, кто числился в армии. Реальные, боевые фронтовики эту медаль не ценили, и дед Василий никогда ее не надевал.

Дед Иван рассказал тогда, что в сентябре 1942 года он служил сначала политруком роты на Сталинградском фронте, где была «нормальная» война – окопы блиндажи, землянки... Там он был легко ранен и после излечения в январе 1943 года попал на Калининский фронт. Здесь бойцы по нескольку дней лежали в снегу – сделать окопы и блиндажи под огнем противника не было возможности. Пищу тоже удавалось поднести лишь раз в несколько дней. В основном держались тем, что наливали в котелок спирт и сыпали снег. Спирт топил снег, сам при поглощении воды немного разогревался, и туда макали сухари. Спирт подтаскивали на передовую ночью, ползком, в большой канистре на несколько дней. И было его много – на списочный состав роты, хотя кто-то уже выбыл убитым или раненым.

10 февраля 1943 года в одной из атак рота поднялась недружно, нарвалась на пулеметный огонь, командира убило, и солдаты залегли. Замполит Лазарев бил солдат по каскам и по спине рукояткой пистолета: «Вставай... зубы выбью... мать так перетак...». Остатки роты поднялись по команде и единым броском, по глубокому снегу, добежали до пулемета, подавили его и взяли рубеж, как было приказано.

Он это видел, но со всеми бежать не мог. Ему досталась пуля: разорвало бедро до колена, и он упал в снег. Рота ушла вперед, там сделали перекличку, и среди раненых его не нашли. Потому он вместе с командиром попал в список погибших офицеров.

Подобрали его «трофейщики» – солдаты команды по сбору оружия после боя: видят пистолет в снегу – потянули, а он на шнуре, а там лейтенант, стонет – знать, живой. Понесли в медсанбат. Там забинтовали – и в тыл, таскали в санитарных поездах туда-сюда. Только через месяц он смог написать домой, сообщив адрес своего госпиталя. А домой раньше письма пришла «похоронка».

Что было дальше, мне рассказала его младшая дочь, Маргарита Ивановна. Она помнит, как их мама пришла из завода, с 12-часовой смены, и стала растапливать печь. Тут соседи постучали – почтальонка оставила воинское письмо:

- Мама письмо раскрыла, и как у стены стояла, так по ней и сползла. Сидит на полу, головой о стену бьется и воет в голос... Отопление тогда слабо грело, и собирались мы все на кухне, возле печки. Зима 1943 года была самая голодная: по иждивенческой карточке можно было выкупить 200 граммов хлеба пополам с мякиной и больше ничего. Ели в основном «жареную воду», то есть кипяток, и большой радостью было несколько кристаллов сахарного песку к хлебному ломтику прилепить. Офицерский денежный аттестат, который отец нам оставил, перестал действовать, как на него похоронка пришла. А пенсия по потере кормильца была такая, что буханку хлеба на нее на базаре не купишь...

Бывший старший политрук Лазарев лечился в эвакогоспитале № 2833 более полугода: с февраля по июль 1943-го. Рана не заживала и гноилась. Доктора предложили ампутацию. Он отказался, его комиссовали с третьей группой инвалидности и отправили домой.

Ногу ему сохранили. А произошло это так. Бинтов в аптеке тогда достать было нельзя – все шло в госпитали. Тогда его жена, Валентина Лаврентьевна, порезала на лоскуты все белые тряпки, которые были в доме: простыни, пододеяльники и даже наволочки с подушек. Она каждый день делала раненому мужу перевязки с мазью, а «бинты» стирала и стерилизовала кипячением. Дрова для стирки дети таскали на пятый этаж, а их мать после заводской смены (выходных и отпусков в годы войны не было) стояла у корыта. Потом эти бинты сушились по всей квартире.

Моя мама, Людмила Ивановна Лазарева, пошла тогда в первый класс женской школы. Вместо портфеля ей сшили сумку, стачав несколько бракованных тканых патронных лент для пулемета «Максим». По форме девочкам полагалось носить белый воротничок и манжеты. Я смотрю на фотографии маминого класса: у всех девочек они есть, и только у Люды Лазаревой их нет. Почему? Мама отвечает, что в доме тогда не осталось ни одной не изрезанной на бинты белой тряпки.

Постепенно, благодаря тщательному уходу и стерильному бинтованию рана Ивана Леонтьевича стала очищаться. Он начал потихоньку с костылем выходить из дома. Через год, в сентябре 1944 года, он вышел на заводскую работу, став заместителем начальника отдела кадров. После рана его совсем затянулась, оставив на бедре красный шрам, широкий, как генеральский лампас. Иван Леонтьевич совсем отбросил костыль и даже смог станцевать на празднике Победы!

А орден Отечественной войны II степени нашел его только в 1948 году, когда льготы для орденоносцев отменили.

Алексей Коробейников